всё возвращается

Поехали мы с Машей в Большое Голоустное и остановились возле реки, которая впадает в Байкал. Не помню, как она называется? В общем, река. Жарили сосиски, тусили на берегу, а потом решили перебраться на ту сторону. Можно было пройти вброд. Было каменистое дно, и мы решили пойти в тапках — и это были не мои тапки, это были Машины тапки. И они были для нее очень дороги, очень ценны, потому что она их купила сколько-то лет назад и пережила с ними уже многое. И она мне рассказывала про эти тапки истории — как она гуляла по Питеру в жуткий-жуткий ливень в них, и у нее отклеилась подошва, и она пошла, там же, в Питере, и ей переклеивали подошву… Короче, у нее были очень нежные отношения с этими сланцами. Они были такие — просто кожаное основание, такое плотное, и вязочки такие — тоже кожаные. Классные были тапки. И мы шли вброд, и течение было очень сильное. Мы шли вдвоем за руки и друг друга туда проталкивали, опираясь на руки друг друга. И в какой-то момент я подняла ногу — и течение сорвало с меня тапок, вот этот, драгоценный, очень тепло и нежно любимый Марией. И я видела, как он уплывает в сторону Байкала и поняла, что я ничего не могу сделать. Ну, я стойко прошла на тот берег, сделала там все, что хотела, и мы вернулись обратно — уже без тапка. И он уплыл в Байкал. Маша, кстати, мне ничего не сказала тогда.

Я была… не помню какой это был город. Кажется, Авейру. Я была в Авейру — это город с каналами. Там соляные прииски, и раньше по этим каналам соль возили, доставляли в город. И там очень много этих лодок — малисейруш, которые возят туристов. И в том числе там ездят рыбаки. И я однажды видела такого колоритного старичка португальского — в резиновой лодке, что очень странно для Португалии (резиновая лодка, мне кажется, оскорбление для португальца). И он в этой резиновой на лодке на веслах куда-то быстренько шуровал. Мне стало интересно — и я пошла за ним по каналу. Поскольку скорость гребли и скорость ходьбы плюс-минус одинаковые, мы примерно так и шли. И он доехал до своего дома — я так думаю, что до дома, и начал спешиваться, как говорит моя подруга, выползать из лодки. И он был настолько худой — этот старикашка, что у него, пока он переносил ногу с лодки на пирс, один сапог — такой длинный, прямо до попы — он просто у него соскользнул. Абсолютно невозмутимо старичок дошагнул до пирса, остался в носке. Он повернулся, посмотрел… А там неглубокие каналы — они сделаны для плоских лодок (этих, которые малисейруш), и он даже не сразу потонул — этот сапог, он упал подошвой вниз и начал медленно тонуть. Его, в принципе, можно было спасти. И там было много народу, кто мог бы помочь старичку. Но поскольку он не проявил никакого ужаса и никак не отреагировал, никто не понял сначала, что произошло. Я поняла, просто потому что видела сам процесс, но я была на другой стороне канала и ничем не могла ему помочь. Он грустно стоял, смотрел на сапог. Потом посмотрел на меня, опять на сапог, снял второй — и выбросил в канал. И пошел домой — в носках. Я поняла, что то ли сапоги были плохие, то ли рыбалка не удалась, то ли, в общем…

Может, будет забавно, поскольку в стихах. Не моя история — папина. В одном из походов, реальный случай.

Нас было девять, а десятый
Был с нами Шунтик — друг хвостатый.
Нам говорили: «Не ходите!
Вы прямо в ливень угодите!»

Шел дождь, но было решено:
«Вперед: намокнем — все равно!»
Но вот дошли мы до привала —
И тут природа спасовала.

И снова светит солнце вдруг,
Прекрасен дивный мир вокруг,
Горят костры, стоят палатки…
А хлеб с паштетом — так уж сладко!

Там речка весело бежала,
Как будто кто-то торопил…
Один турист пошел купаться —
И в речке кеды утопил.

С утра недолги были сборы:
Под рюкзаки, вперед — и в горы!
Болели ноги, ныли спины,
Но мы добрались до вершины!..

Уходим… только птицы тут живут.
Но молча решено без споров,
Что через год нас снова позовут вот эти горы…
И мы придем.

Шутник — это собака. Его звали Шунть. Поскольку инженеры-электрики.

История, по воспоминаниям, достаточно травматичная. Мы с родителями, когда мне исполнялось четыре года, поехали на Байкал. Все воспоминания вспышками, но про тапок я помню очень сильно. Мы были на какой-то турбазе, где были ещё семьи помимо нас. Всё было супер, там же отмечали мои четыре года, но всё омрачил этот несчастный тапок. На этой базе был, по всей видимости, искусственный водоём, потому что я помню трубы, из которых подавалась вода. Мой розовой сланец упал туда. И я, видимо, испугавшись, что из-за этого накажут родители, полезла в воду. И вот она вспышка: я плачу, по пояс иду за этим сланцем, который уносит течение. Сверху что-то кричат родители, а я реву. В итоге, спустился какой-то постоялец турбазы и вытащил меня с обувью. Если честно, то вообще не помню, чтобы мы это когда-либо с родителями обсуждали, так что за достоверность воспоминаний не отвечаю. Но звучит всё довольно реалистично.

История свежая из текущего отпуска. 30 сентября ливень застал меня на дальнем от санатория пляже Анапы. В море мокро, прятаться от ливня не захотелось, нужно было успеть вернуться на процедуры. Радостно прошлепав по морю вдоль берега километра четыре под такими сильными каплями дождя, я поднялась на улицы города. Санаторий выше пляжа по уровню, и по улицам вниз, к морю, неслись бурлящие потоки. Через дорогу — то есть наперерез потокам — переходить в любом случае надо. Один пройден благополучно, а во втором потоке удивительно легко стало левой ноге. Оглядываюсь через пончо и замечаю, что мой шлепанец белым корабликом, стремительно крутясь на водоворотах, покидает меня. Первый порыв — догнать, а второй — полюбоваться, как он уносится. Красиво плыл! И новенький был, пятидневный шлепанец. С красивыми розовыми фламинго на внутренней поверхности подошвы. Больше шлепанцев с таким рисунком не было — купила новые, с розовыми арбузиками. И теперь две пары под настроение: с арбузиками на обеих ногах или левый с арбузиками, а правый с фламинго. Вот так и отдала я дань морю, побурханила проводила его взглядом пока могла видеть. И отдых так чудесно удался, как никогда ранее.

Мы часто бегали на Ангару в детстве, не столько даже купаться — всё-таки течение и холодно, а просто на берегу дурачиться и по колено в воде бродить и брызгаться. Ну, и забегали в воду не босиком, чтобы не напороться случайно на какую-нибудь железку или стекло, а в тапочках — резиновых, или типа сланцев, или типа шанхаек — в общем, у кого что было. И вот Ангара всегда пыталась эти тапочки похитить. То ногой дрыгнешь — тапочек слетит и плывет прочь. То оставишь тапочки на берегу, а мимо пройдет лодка или речной трамвайчик и волной тапки уносит в речку. А на Иркуте была другая тема. Там много где на дне либо глина, либо что-то типа вязкого ила. Забредешь в тапочках и чувствуешь — проваливаешься. И тогда с диким криком пытаешься из тапочек выскочить и подальше убежать. А они, понятное дело, всплывают. Но иногда и не всплывали, присасывались к глине. Идешь потом босиком.

Дело было в детстве, мы постоянно ездили с сестрой в палаточный лагерь «Маяк» на Ушаковке. Как-то нас забрали родители, и мы поехали на Ушаковку загорать и купаться. У меня были модные и современные на тот момент синие мыльницы (резиновые туфельки) — невероятная красота и жуткий дефицит. Я и купалась в них. Стою на берегу, машу ногами и вдруг у меня с ноги соскальзывает мыльница и прямиком в речку. Ловили все, но течение… в общем унесло мою туфельку. Папа пошутил, что теперь она в Ледовитом океане. Меня тогда это впечатлило и даже успокоило. В этом году почти там же гуляю на мелководье во вьетнамках, собираю камешки и тут внезапно река сама течением снимает с меня один тапочек. Я даже опомниться и не успела. Поймать сланец, в общем тоже. Течение там местами специфическое. Потом у ребёнка она сняла течением крокс с ноги. Таких историй в нашей семье много. Мы любим Ушаковку, есть любимые укромные места на ней. У нас даже есть в семье поверье, что Ушаковочка забирает себе в дар обувь. Как будто платим ей дань.

История-то — собственно, ничего в ней особенного нет. В позапрошлом году друг мой Серега, с вахты в отпуск собираясь, давай меня тиранить, как ему сходить на Шумак. Вот он хочет сходить, а вот каким образом это сделать… Ну, я давай ему разрабатывать схем. Заезд — выезд понятно, просто, говорю, пойдешь за какой-нибудь группой, будешь недалеко за ними тусоваться, там сильно некуда: тропа пробитая, никуда не денешься. И объясняя ему, рассказывая про все это, я понял, что я там был до этого 30 лет назад. Я ходил. 30 лет назад! Вот к позапрошлому году. И меня так забрало, я говорю: «Серега, че, елы-палы, я тоже пойду». И, короче, мы пошли. С ним вдвоем на Шумак. И после перевала уже, на подходе к первой речушке, которая где-то в километре, Серега ушел немного в сторону, по боковой тропинке. Возвращается: «Кто-то, — говорит, — эти… бросил кеды. Такие полукеды». Взял их с собой. А когда мы пришли к речке, оказалось, что надо переходить вброд везде. А мочить основную обувь неохота. И у нас были вот эти переходные тапочки. Серега перейдет, мне их кинет обратно, через речку я переобуюсь — а потом в сухих идешь. Вот. И пришли на Шумак нормально, а там большой переход — через правый Шумак. И вода была большая — я пошел в своих, в горных ботинках. Думаю: намочу — все равно сейчас в лагере высушу. А при переходе обратно вода уже была нормальная — мы решили обувь не мочить, потому что нам еще идти далеко. А это вот возле самого лагеря. И он репик с собой взял. Я говорю: «Ты потом петлю сделай к тросу — ну, на петлю привяжи обутки, а я потом по тросу…» Он: «А, ладно, я так привяжу». Привязывает, кидает — тащи. Ну, я их тащу, узел развязывается — и Шумак уносит их. Мы лазили по перекатам, там ниже смотрели — один нашли, один не нашли. Ну и вот все обратные переходы пришлось делать в основных ботинках, потом дальше фигачить в мокрых. В общем, я говорю, так, ничего особенного. Но очень было смешно.

Очень холодно, очень мрачно, безнадежно, вторая половина дня, мы уже давно не едем — ехать невозможно, потому что грунт не такой, чтобы, ну, ехать. Ты не просто ведешь велик — ты его тащишь. Потому что он груженый. Ты тащишь его вверх, потому что это перевал. Перевал такой, ну, нагоняющий тоску, потому что небо затучено, снег идет — ну такой, не хлопьями, но это снег, все пеленой затянуто. Ты понимаешь, что будет холодная ночевка, ты понимаешь, что ты мокрый и мерзлый, а ночью там минус был действительно, когда мы спустились с этого перевала. Ну вот. Перевал очень заболоченный — то есть это высота приличная над уровнем море, но там болота, мерзлота вот эта, которая летом подтаивает, ледяная вода под ногами, все это чавкает. Но плюс еще под ногами там и камни — то есть такая вот картина. И в такой ситуации ты двигаешься довольно размеренно, механично, потому что сама ситуация для тебя… ну понимаешь, какое-то отупение возникает, такое занятное. И ты делаешь свою работу, ты идешь, но при этом ты как-то смотришь на это все немножко со стороны, то есть такая позиция наблюдателя — это то, что спасает в этом случае. Ну вот. Движешься ты медленно, размеренно, ветер дует, снег идет, дубак, руки замерзли. И в этот момент с ноги соскальзывает — там, вот в этой жиже, где-то по щиколотку примерно — соскальзывает галоша. И что любопытно: этот момент сразу же тебя мобилизует, возвращает к жизни, ты вдруг снова становишься такой живой, такой сообразительный, такой проворный. И вот в это ситуации, когда… то есть если ты останешься там, у тебя проблемы будут, потому что экипировка ограниченная, все вещи просчитаны, вес просчитан, ты лишился этой обуви — это очень плохо, короче. А галоши в велопоходе необходимы, особенно когда ты по таким местностям ездишь. Ну вот, и этот момент тебя возвращает к ситуации из позиции наблюдателя. Я вот сразу проворно нырнула рукой за этой само галошей своей, чтобы ее там нащупать, и в общем, имела успех в этом. То есть я ее спасла. Но при этом 1:1 потому что да, болото не отняло у меня галошу, но в то же время теперь я была еще и вот вся в этой грязи, еще и перчатки были в этом всем, и руль велика, а вымыть-то нечем. Ну, короче вот такая история. Но зато абсолютным бонусом в этой ситуации было то, что ты сразу же возвращаешься к живой жизни. Волю к жизни чувствуешь, какие-то витальные силы, сообразительность какая-то снова к тебе возвращается и вообще. И тот же самый подход, только другой человек. И надо пройти брод. Чтобы обувь осталась сухой, лучше разуться. И вот когда разуваешься, как раз обуваешь, например, галоши, потому что их быстро можно обуть, и они легкие, по дну ты ноги не порежешь ни обо что — под камни в смысле. Ну вот. А обувь, которую ты снимаешь, ты сразу перебрасываешь туда. А там ширина брода метров семь, наверно. А кроссовочки-то Lowa, которые стоят под десяточку. И вот второй ботинок кидаем — и он в воду. Прикинь? Ну короче это, пришлось намокнуть сильно, чтобы спасти. Вот такая теож история. Оттуда же. Это Укок, речка была Аргамджи, быстрая. Мои истории мимо, обувь была вырвана из лап природы.

Сказать что было холодно — ничего не сказать. Было нестерпимо холодно, одуряюще, бесповоротно. Это были хрестоматийные крещенские морозы. Автор — тогда ещё молоденький, лихой и безбородый — решил погрузиться в пучину вод освещённой ердани вторично. В прошлом году автор уже погружался в пучину вод, благодаря чему пережил хтонический ужас, но ему показалось этого мало. В прошлый раз в двух шагах от ердани была баня, в которой бывалые рыцари этой народной крещенской забавы грелись до окунания и после него. В этот же раз никакой бани не было, но зато был вышеописанный мороз, сопровождавшийся звёздной ночью и заметным ветром, дующим вдоль водохранилища. В прошлый раз, идя из бани, автор приклеивался босыми ступнями ко льду — впечатление не из приятных — и потому нынче на поддержание великорусской традиции было решено взять с собой резиновые китайские тапки чёрного цвета. Тапки и в самом деле помогли — от места разоблачения до ердани автор шёл вольготно, не прилипая ко льду. Все прилипали, а автор не прилипал. Даже те умники, что явились в валенках всё равно уступали автору в предприимчивости, ибо перед ерданью-то им всё-таки приходилось снимать свою катаную пару, и вот тут-то они и влипали. Автор же мог себе позволить пробыть в обуви до самого конца забавы. Юные жена и сестра автора, укутанные в шубы, тем не менее заметно дрожали от сквозящего ветра и от созерцания нагого, покрытого шершавой гусиной кожей белёсого тела автора, обутого в тапки. Никакие уговоры и резоны не могли сдержать забавника. Отчаявшиеся девушки смотрели на удальца обречённо, точно провожая на фронт. Автор, не без внутренней дрожи, приблизился к проруби. Ветер, кажется, усилился. Звёзды и месяц как-то выпукло сияли в чёрном небе. Вцепившись в сосновые перила досчатой, обледенелой на первых ступенях лестницы, автор решительно начал спускаться в пучину вод. И тут всё пошло наперекосяк: ноги заскользили на льду ступеней, автор припал к занозистым перилам, и только это позволило ему удержаться; в это время чёрные басурманские тапки слетели со ступней автора и немедленно сгинули в пучине вод. «Почему они тонут? Какого дьявола!» — успел подумать автор и, вспомнив, что он в освящённой ердани, окоротил направление мыслей своих. Четыре ступени лестницы, заканчивающиеся широкой подводной площадкой, показались автору бесконечным спуском. Но вот ледяная вода дошла до пояса, вот она — площадка, люди ждут на льду, следует троекратно окунуться и завершить забаву традиционными «Во имя Отца, аминь! И Сына, аминь! И Святого Духа, аминь!»… Автор перекрестился и ринулся в воду. Точно мириады игл укололи всё тело автора, мысли стали путаться и вянуть. Вынув голову из воды, автор ощутил сокрушительный удар в затылок, но, оглянувшись, понял, что никто его не бил, а это просто новое, доселе неведомое, температурное ощущение. В этот момент где-то слева всплыл тапок; автор инстинктивно поймал его левой рукой, а правой, не осенил себя, а обмахнулся крестным знамением. Последующих слов формулы автор произнести не смог — он что-то хрипел, что-то сипел, бессистемно нырял головой в воду, едва сдерживая организм, не только желавший сбежать, но и предпринимавший к тому вполне конкретные попытки… Идя по льду от ердани с одним тапком в руках, автор, в отличие от прошлого года, не замечал уж того, что кожа ступней едва ли не остаётся на льду. «Ну как, ну как?» — спрашивали семенящие подле раскрасневшиеся жена и сестра. «Отлично! — с трудом вымолвил автор закостеневшими устами — Дай Бог каждому!»

Про башмак - значит, про башмак. Значит, мы в Майкопе пошли на реку Белую - она горная и очень быстрая. И пришли наши соседи и собирались искупаться. И их резиновые тапочки тут же уплылыли по воде далеко-далеко. Вот и вся история.

История заключается в том, что, когда я впервые была в Питере (мне было 16 лет), и мы с моей подругой взяли прогулку на кораблике по Неве. Я была в своих любимых единственных босоножках, которые служили мне верой и правдой несколько лет. И во время прогулки на кораблике было очень жарко, был июль — мы разулись. И что-то мы там бегали, отдыхали и… ветром мои босоножки снесло в Неву. Я не помню — один или два. И, в общем, пришлось с ними навсегда попрощаться. Вот. До сих пор их вспоминаю иногда.

Это когда сидишь на берегу — в логике романтического взгляда на море, весь такой в экзистенциальных раздумьях. А на причал рядом приходит не в меру веселая компания. Тут может быть классическое снобское описание про «что за люди приехали на природу столько шума пили бы дома». Короче, такие узнаваемые персонажи, не менее узнаваемые, чем я, кстати: трое качественно выпивших ребят в подвернутых кое-как джинсах, с голым торсом и нарочитой развязностью. Один в вездесущих черных резиновых тапках, другие в ботинках на босу ногу, там, шнурки расхристаны, задник под пяткой. И был такой бодрый мат и «чекаво», братание и громкий гогот. Пили они прямо из бутылки, вода и виды тоже помогали, что называется, распалиться экстазу. И, как водится, постепенно реплики еще громче, махание конечностей все яростнее. Я сижу, пыхчу, раздражаюсь, ворчу праведным гневом про себя: не ну можно куда-то деть эту сказочную бодрость? а можно saturation притушить? И тут один начал падать с пирса, а другие — пытаться его удержать. Его удержали, а ботинок вот нет. И так трогательно и волнительно это — растерялись, замешкались, неуклюже забегали, принялись искать палку, нашли какую-то железяку и давай тыкать ей как трезубцем в уплывающий ботинок. Тыкали, в общем, недолго и мимо, а прыгать в холодную воду не решились. В общем, устали они, разуверились и застыли. И такая сцена — о принятии. Сначала яростный поток «бля нахуй», а потом пострадавший как-то сник, посерел и замолчал. Пыхтит — вроде меня 20 минут назад. А остальные смутились, предлагают выпить и забить (естественно, хуй). Но так неуверенно, смущенно, вперемешку приговаривая, что хуево, теперь новые покупать и вообще. Пострадавший слушал-слушал и психанул: «Да и хуй с ним». Разрядилось все, успокоились, посветлели сограждане. А он сидит, сидит и потом медленно так: «Но куда, он блять поплыл?» В общем, saturation действительно подкрутился, как по заказу, но это было уже не желанно, а жаль: такая радость жизни угасла. И, главное, действительно — куда он блять поплыл?